Случайных совпадений просто не бывает. Это аксиому должны помнить те, кто по уши погряз в дерьме.
Уходя во тьму

Вместо пролога

Виной нашим провалам служит лишь невнимательность. Нет никакого злого рока, нет никакой судьбы — всё это нелепая чушь, с помощью которой стараются оправдать собственную несостоятельность или глупость. Мы сами творим свои проблемы.
Зато есть удача.  И в те моменты, когда ей вздумается сплясать с тобой фокстрот — берегись этих плясок, ведь они прекратятся, и прекратятся болезненно.
Впрочем, стоит ли что-то говорить о благоразумии, когда перед тобой чернеет нищета, а краски жизни столь пьянящи и неповторимы, что возможность шелестеть банкнотами застилает любой здравый смысл? Возможность, какой бы она ни была, становится слишком привлекательной. Жажда — навязчивой. И после уже нет иного благоразумия.
«Счастье не купишь. Но деньги могут помочь его обрести.
Скольких из нас увлек в пучину принцип Капоне? 
Но кто из нас когда-нибудь жалел о сделанном выборе?»
- из письма к Астрид, 1930 год. 

20-е

There's men
Everywhere jazz, everywhere booze
Everywhere life, everywhere joy
Everywhere, nowadays

Это началось в самый разгар «ревущих двадцатых», когда вся жизнь превратилась в сплошной праздник, сменивший отчаянье войны. Пошатнувшиеся устои общества, казавшиеся незыблемыми, перевернутое мировоззрение, пьянящая раскрепощенность вкупе с небывалым экономическим прогрессом, создали почву для нового, сумасшедшего и красочного мира одурманенных безумцев. Это было время эйфории.
Неповторимая атмосфера джаза, чарльстона, коротких юбок, автомобильных клаксонов и гудящих разноцветных вывесок создавала доселе невиданный образ жизни: несмотря на процветание и уверенность в завтрашнем дне, каждый подсознательно жаждал веселиться так, будто скоро снова грянет война.
Но пока Нью-Йорк гремел лишь от вечеринок, дансингов и кабаре. Это, впрочем, было только одной стороной этой безумной эпохи.
В тени горящих витрин, за закрытыми дверями подпольных пабов и пивных, расцветает нелегальный бизнес, а его отголоски с каждым днем все чаще слышны на улицах эхом пулеметных очередей. Вступивший в силу «Сухой закон» породил множество специфической деятельности, а после — и целую преступную паутину, никогда доселе не владеющую такой колоссальной мощью.
Это было время гангстеров.
Идеально сидящий костюм-тройка, гладко выбритое лицо и аккуратно уложенные волосы — обязательные атрибуты уважающего себя джентльмена или, как в нашем случае, — члена мафиозной семьи. Дориан «Купидон» Берроуз  – бутлегер и сутенер по совместительству (благодаря чему и получил свое прозвище), являлся ярчайшим представителем этого противоречивого периода. Иммигрировавший из Италии, некогда никому не известный бедствующий Лучиано, ставший впоследствии Дорианом лишь по счастливой случайности и воле случая, успел заработать репутацию человека весьма своевольного и грубоватого. Это, однако, не мешало ему обладать тем особым и опасным для женщин качеством — он умел нравиться. А в сочетании с приятной благородной наружностью это качество многократно усиливалось. Именно благодаря обаянию и нюху, отмечавшему выгодную деятельность, он буквально выполз из нищеты, которую дал ему Нью-Йорк.
Берроуз любил нравиться. И, пожалуй, это было тем самым тормозом, что не позволял ему стать последней дрянью. Ибо единственное, что когда-либо действительно волновало Берроуза, - это сам Берроуз. Найти выгоду во всем, за что берешься, отстаивать свои личные интересы и не идти на компромиссы, в чем-либо ущемляющие собственные амбиции — то были главные принципы его жизни.
И он преуспевал.
Сделав немало денег на занятиях более чем запретных, он достаточно быстро занял далеко не последнее место в семье Бонанно.

_
*Dorian «Cupid» Burroughs

Молли

- Вы когда-нибудь замечали, как меняются лица людей после подобных шоу?
- Это смотря сколько пить до него.
Её смех утонул в бурных овациях. Саксофон продолжал свое блистательное соло. Скоро к нему присоединились тромбоны, альты, барабаны и флейты.
- Уж вам так точно будет достаточно, Майклз. А вы, Бренда, пойдемте со мной. Я, кажется, вижу Берроуза.
Игривые платья без рукавов, обшитые бисером, металлическими нитями, перьями и песцовым мехом; короткие стрижки, уложенные волнами; обручи, сетки, эгреты, шали с самыми причудливыми узорами; нить жемчуга на обнаженных спинах; броский макияж, и все это — нескончаемой вереницей, подстраивающейся под ритм хот-джаза; и всё это — блеск, экспрессия, смех, виски и независимость.
Ревю «The Chocolate Dandies» с непревзойденной Жозефиной Бейкер имело колоссальный успех. Конечно же, он не мог его пропустить.
Светлая шевелюра и статная фигура, а так же, быть может, дорогие костюмы, делали его всегда узнаваемым для Аманды Филленс. Нынешний синий фланелевый костюм шел ему как никогда; впрочем, то, что излучал этот человек, делало его привлекательным в любое время суток и независимо от того, что на нем было надето. Исходило от Адриана что-то чувственное и между тем порочное, - его любили; его ненавидели, - и все равно любили. 
Как и обычно, он был окружен знакомыми, - преимущественно женщинами, с которыми он всегда был более чем галантен. Или, верней, почти всегда. Аманде куда больше нравилось то, что он старался скрыть.
- Здравствуйте! - звонко поздоровались обе, когда Берроуз обернулся.
- О, Аманда, Бренда... - Берроуз мягко пожал девушкам ладони, - как всегда обворожительны.
- А вы, как всегда, безупречны, - улыбнулась Аманда — и улыбка эта была хорошо известна Берроузу. В его глазах на миг заиграл особый блеск, и Аманда беззаботно обратилась к остальным знакомым, - не правда ли, Бейкер сегодня особенно хороша?
Берроуз поспешил закурить. Болтовня наметилась нешуточная, и участвовать в ней, к счастью, не было никакой необходимости. Он с улыбкой наблюдал за меняющимися лицами, отмечая про себя их особенности, и все же был погружен в собственные мысли.
Все, что было перед ним, являлось результатом либо хорошо продуманного обмана, либо немыслимой глупости. Обмана — с его стороны, глупости — со стороны всех этих флэпперс. Весь показной лоск, благородные манеры и широкие жесты скрывали за собой деяния, достойные осуждения. Они, конечно, это понимали. Но Адриану все еще удавалось балансировать между богемной и преступной жизнью. Одна его пленяла, другая же была платой за первую. Никакая преданность не была ему знакома. Если бы вы его спросили об этом, он бы рассмеялся вам в лицо. Возможно, именно поэтому Берроуз прекрасно вписывался в ряды гангстеров - «только бизнес, ничего личного» - этот принцип он применял как с врагами, так и с подельниками.
- Берроуз?
Это заставило его очнуться. Бренда — эта низенькая брюнетка с маленькой острой грудью, пригубила бокал с шампанским, чтобы скрыть улыбку.
- Да?
- Так вы собираетесь завтра посетить виллу Джексона?
- Почему бы и нет? В конце концов, он должен мне чертову кучу денег...
Раздался беззаботный смех. Адриан улыбался, докуривая новомодную «Marlboro», и наблюдал за смеющимися лицами. Зачем с такой охотой смеяться с этой дрянной правды?
Впрочем, разговор все же ушел в иное русло. Берроуз устремил взгляд на сцену, где едва одетая негритянка отплясывала безумный, как будто бессознательный танец, вызывающий дьявола. Это было весьма захватывающе.
- Кто это? - наклонившись к Аманде, увлеченной разговором, вдруг спросил он.
И указал на девушку в нежном, отделанном кружевом бежевом платье, мягко пританцовывающую под ритм, заданный энергичной Жозефиной.
Аманда удивленно вскинула брови.
- Вон та? Это Молли Брукс. Совершенно скучный экземпляр, тебе не понравится.   
Он знал, что она  врет  — только потому, что знал каждую её интонацию.
Аманда была ему невыносимо скучна.
Впрочем, её тело все же представляло для него некую ценность.
- У неё красивая шея.
- А что насчет моей?
Она заглянула в его карие глаза, при свете огней казавшиеся золотыми, и постаралась найти в них то самое выражение, что так горячило её нервы. Жажда, которую он мог испытывать, пленяла и производила мощный эффект.
Ей всегда хотелось еще.
Он же, в свою очередь, отлично знал, чего она добивается. И будто знал об этом с самого начала, когда заметил её у столика этого тупицы Майклза.
На короткий миг он бросил взгляд на Молли — она обернулась, поэтому ему захотелось увидеть её лицо. На мгновенье их взгляды встретились. Она определенно кого-то искала, и попавшийся на глаза Берроуз, поспешивший поднять бокал в знак приветствия, заставил её широко, искренне улыбнуться. Это, впрочем, больше походило на забавную гримасу, - особенность, которой отличалась и Жозефина.
Молли была её ярой поклонницей.
В следующий миг она отвернулась. Впрочем, Адриан все же словил на себе еще пару любопытных, прямых взглядов этих бархатных глаз. 
- Пойдем, - коротко сказал он.
И нота снисхождения, промелькнувшая в его тоне, утонула в очередных овациях.
_______________________________________
Молли была великолепной танцовщицей. Её энергичные движения и потрясающий, жгучий задор, с которым она отдавалась чарльстону, снискали ей славу и успех в обширных кругах знакомых. Её ребячество, жизнерадостность и способность нравиться абсолютно каждому, дарили ей всякую славу — в итоге, впрочем, она все равно оставалась значительной и желанной фигурой на любой вечеринке. Молли — это дурман — чистый и свежий. В танце она показывала всю свою жажду свободы, радости и легкой жизни.
У неё был великолепный рот и отличные зубы. Поэтому смеяться или даже хохотать было одним из её любимых занятий. Благородный оттенок красного делал её губы особенно пышными.
А игриво уложенные темные кудри только усиливали впечатление полной беззаботности её страстной, оптимистичной натуры.
Но главным её достоинством, пожалуй, были ноги. Их она демонстрировала с потрясающей охотой. Короткие юбки, обшитые бахромой и перьями, делали её похожей на волшебную, неугомонную птицу.
Молли, конечно, любила выпить.
Вертихвостка, каких свет не видывал, она никогда не отличалась ни глубиной мысли, ни желанием познать суть, ни найти какую-то печаль. Впрочем, она никогда не была глупой.
Адриан увидит её еще дважды. И дважды она поразит его своим бешеным, азартным ритмом. Она была хорошим экземпляром.
Её следовало заполучить.

Обожание

- ...А я обожаю кофейные! В них можно спрятаться где-нибудь, читая газету, и наблюдать за всеми прохожими. Люди интересные, когда думают, что их не видят и особенно, когда понимают, что за ними следят...
- Несомненно, так и есть. Вы тоже представляете собой любопытный объект.
- Ха! - она весело хохотнула, - вот вы и попались, Дориан.
- Никогда этого не скрывал.
- Но! - она развернулась, и её пушистая юбка весело колыхнулась подобно павлиньему хвосту, - я всегда уверена, что за мной наблюдают. И творю бог знает что потому, что знаю — это станет чьим-нибудь хорошим настроением. Вот вы, например, всегда меняетесь в лице, когда вам удается застукать меня за какой-нибудь глупостью. Например, прямо сейчас...
- Молли, прошу вас, будьте осторожней...
Она рассмеялась и подняла руки, привстав на носках маленьких туфель.
Один неверный шаг, одно дуновение ветра — и она бы камнем полетела вниз. Дориан смотрел на это и с ужасом, и с восхищением. Она была пленительно безрассудной.
- Что вы, Дориан... Я слишком люблю эту жизнь, чтобы так скоро с ней распрощаться.
- Но мы не можем контролировать...
- Да. Не можем, - она обезоруживающе улыбнулась, - но разве любить — не значит рисковать?
Солнце ясно светило в её темные, ласковые глаза. Он смотрел на неё с удивлением — она была как будто из другого мира. Он, уставший и ненавидящий все и всех вокруг, получающий удовольствие только от дерзких выпадов и беспорядочных связей, - удовольствие, однако, сомнительное, ибо даже это утомляло чертовски; и она — полная жажды, увлечения, любви ко всему живому, - вся переливающаяся, будто хрусталь в отблеске свечей, и жадная — жадная во всем и всегда! Ей удалось так легко пленить его, так просто восхитить до безумия, что он мог бы даже ужасаться этим открытием, если бы не пытался отнестись к нему с цинизмом. Что есть любовь для него? Удовольствие, в котором невозможно себе отказать. И это внезапно вспыхнувшее стремление порхать вместе с ней — не проснувшаяся ли глупость? Взять всё, что она может дать, и оставить — еще куда ни шло. Но держать рядом эту жар-птицу, которой невыносимы любые ограничения — не это ли жестокость?
Он знал, что она готова любить — просто потому, что в ней это так же естественно, как дыхание; но следовало ли провоцировать в ней это чувство намеренно?
Берроуз приблизился к краю крыши, где так неосторожно балансировала Молли. Ветер игриво трепал её волосы и длинную шаль, готовую сорваться первой и унестись в полет. Будь у Молли возможность, она бы не раздумывая сделала то же самое.
- Значит. Всегда.
Он пожал её маленькие ладони, и радость, что расцвела на её лице, заставила Дориана мысленно похлопать самому себе в ладоши. Подонок, каким он, несомненно, и являлся, искренне радовался очередной победе. К несчастью, в нем очнулся и кто-то другой, и победа оказалась на вкус премерзкой.
_______________________________________
Никогда бы Берроуз не подумал, что способен испытывать столь противоречивые чувства одновременно.
Он обожал любовь. Он обожал Молли. И ненавидел это свое к ней обожание. Одержимость, которую она в нем провоцировала, казалась ему жуткой. Он всё смеялся со своих нелепых беспокойств, и с каждым разом этот смех замолкал все стремительней. Стоило ему взглянуть на её артистичную мордашку или на движение хрупкого тела, как его охватывало жаркое, но какое-то болезненное волнение.
В конце концов пришел момент, когда он сам себе признался: «Дело дрянь».
Дориан Берроуз, человек, страдающей вседозволенностью, влюбивший в себя невероятное количество сердец — как благородных, так и не очень — был целиком объят разрушающим, жадным чувством к простой танцовщице. Стремление жить и радоваться всему, что её окружает, претило его натуре, и он, между тем, не мог этим не восхищаться. Его восхищало всё — от привычки кусать губы, до манеры складывать руки; от торчащих прядей, до потертых туфель. Он готов был простить ей что угодно, тогда как с другими готов был что угодно осудить; её взбалмошность раздражала острый, критический ум, и между тем волновала его невыносимо.
Он даже был готов задушить собственную гордость. Он готов был признаться во всем на свете. Он хотел отдать ей всё, что ему принадлежит.
И знал, что она примет и согласится со всем, что он сделает. И он боялся сделать что-то, за что его мог бы упрекнуть тот, другой он — менее циничный, благоразумный, успешный, - идиот, одним словом.
И он молчал.

Duesenberg

Новенький красный фаэтон, припаркованный на пересечении Бродвея с 42-й улицей, привлекал взоры многочисленных прохожих, заполонивших самый известный район ночного Нью-Йорка.
Горящие вывески и плакаты ясно отражались в его блестящем лаковом корпусе. Впрочем, было кое-что еще, заставляющее особо любопытных задерживать взгляд на этом красавце.
В автомобиле определенно кто-то был.
- Осторожней, ты мне чулок порвешь! 
Аманда быстро подняла колючий подол платья повыше, обнажив худые загорелые бедра. Её шею опалили жаркие губы, впившиеся в кожу с каким-то странным напряжением. Она закрыла глаза и крепче ухватилась за плечи Дориана. С ним что-то было не так, но она знала — стоило его подогреть, и он сразу же отдастся власти желания. Уж слишком он был на это падок.
Дориан же, в свою очередь, резко прижал её к себе. В автомобиле было невыносимо тесно. Женское благоухающее тело, раскрытое перед ним в развратном, похотливом виде, должно было пробудить вполне естественные порывы.
Он, по крайней мере, искренне в это верил и надеялся. Ведь не мог же он настолько увлечься Молли, чтобы не думать о других женщинах! 
Увлечься. Это уже было далеко не верное слово.
Он с ужасом осознал, что готов послать Аманду к чертовой матери. Она была бы великолепной, если бы не была столь отвратительной. Что он раньше находил в этом пустом теле?
Она всегда казалась ему умной, интересной женщиной. Он готов был первым признать её достоинства. Другое дело, что все это его совершенно не волновало. Теперь все женщины казались ему настолько унылыми и безжизненными, что лечь с ними значило то же самое, как лечь с трупом.
Дориан едва не поморщился. Аманда, пристально глядящая на его красивое, выразительное лицо, словно всё поняла.
- Ух, у вас тут жарко, - присвистнув, отметил задорный мужской голос, заставивший обоих отпрянуть друг от друга.
Еще никогда Дориан не был так рад тому, что его прервали в самый горячий момент. Это было столь счастливое спасение, что он чуть было не поблагодарил господа.
- Пошел к черту! - нарочито раздраженно отметил он, усаживаясь прямо на заднем сидении дюзенберга, пока Аманда судорожно поправляла платье, - чего тебе?
Перед ними красовалась пухлая, самодовольная физиономия Билли — приятеля и подельника Берроуза. Это был представитель той масти людей, с кем выгодно иметь дело, но которых сложно переносить на дух. Берроузу был откровенно противен этот тип, но вместе с тем он испытывал к нему то совершенное равнодушное, полезное в бизнесе.
Сейчас же он готов был его даже обнять за столь удачную наглость. 
- Прости, приятель, но у меня здесь цыпы не обхоженные, а я без колес. Отвези-ка их к Питту, будь другом? - взглянув на Аманду, раскрывшую пудреницу и подкрашивающую губы, он улыбнулся, - хэй.
Она лишь криво усмехнулась и промолчала. Наклонившись к Дориану и оставив на его щеке поцелуй, она прытко выскочила из машины.
- Как-нибудь в другой раз, значит.

Другого раза так и не случилось.
_______________________________________

- Эй, Молли. Хочешь сесть за руль?
- Я слишком пьяна, Дориан... Лучше ты.
- Я пьян не меньше.
- Тогда просто поцелуй меня.
Ревущий двигатель разрезал тишину дремлющей улицы. Молли, прихватив пару бутылок шампанского, запрыгнула на переднее сиденье рядом с Дорианом. Фаэтон тронулся с места.
Молли, рассевшись боком, с любовью смотрела на Берроуза. Она улыбалась, ибо не могла нарадоваться этому потрясающему человеку. 
- Знаешь, ты ничуть не изменился с того дня, как я увидела тебя на ревю Бейкер, - она тихо посмеялась, - каким же противным ты мне тогда казался. Я знала, что не смогу против тебя устоять.
Он улыбнулся в ответ.
- Кажется, это было так давно.
- Так давно... - шепотом повторила она, продолжая с любовным интересом рассматривать каждую деталь его наружности, - а я все еще схожу с ума.
- Уж это нельзя поставить тебе в упрек. В этом ты вся.
Молли посмеялась и села ровно. Мигающие улицы проносились блестящим, разноцветным вихрем. В движении есть что-то магическое. Нестись вперед —  значит жить в полной мере, в полную силу безрассудства, - значит волновать, испытывать, жаждать. Молли всегда была без ума от машин. Еще больше она их полюбила, узнав о подобной страсти Дориана.
Предрассветный Нью-Йорк принимал то редкое и короткое состояние, когда вся буря и веселье ночи уже стихает, а утренний ритм пока не вступает в силу — это было состояние затишья, пустоты и тишины. И было в этом что-то невообразимо романтическое.
Неожиданно эту идиллию и романтику разрушил резкий и противный вой сирены. Молли с любопытством выгнула назад. Несомненно, полицейская машина следовала за ними.
Берроуз напряженно сжал руль. Первобытное, холодное чувство пронзило его, и пусть он ничем не выдал своего волнения, уголки губ Молли плавно опустились.
Каким же он был глупым, если считал, будто её пугает его жизнь.
Она резко приосанилась.
- Я не хочу домой, хочу танцевать!
Дориан на миг взглянул на неё, и в этом взгляде она прочла эмоции, которые он еще ни разу не показывал ей так отчаянно. В тот миг она любила его как никогда.
- Но куда же тебя отвезти?
- Подальше!
Надавив на педаль газа, Дориан заставил дюзенберг стремительно вырваться вперед. Молли, непроизвольно ухватилась за сиденье, тут же весело захохотав.
Птица летела, и счастье целиком наполнило её распахнутые крылья.
Полицейская машина в какой-то момент значительно отстала, но вскоре Дориан увидел её приближение. «А я ведь только сменил номер. Какого черта?»
Он усмехнулся:
- Держись. Безопасность прениже всего!**
И вдавил педаль газа в пол.
Улицы стали проноситься мимо еще стремительней. Молли вжалась глубоко в сиденье, продолжая смеяться, визжать и жмуриться. Каждый поворот заставлял её закрывать глаза и поджимать губы. Восторг, перемешанный с испугом, делал её особенно горячной. Вдруг, ухватив одну из бутылок и резво высунувшись из окна, она с задором швырнула её в сторону преследующей машины, умудрившись попасть четко в угол лобового стекла. Это заставило её азартно рассмеяться.
- Cheers!
Полицейская машина резко затормозила и в конце концов осталась позади. Дориан и Молли продолжали хохотать, как дети, напакостившие взрослым. «Duesenberg» продолжал нестись вперед, разрезая улицу за улицей. Возникший из-за поворота «Mercer» и последующий визг тормозов заставил Молли замолчать. Она даже не успела вскрикнуть.
Шумный грохот пронзил спящий квартал.
«Duesenberg» был остановлен.

_
**Берроуз цитирует фильм с одноименным названием.

Темнее черного

Is this gonna be hype
I can feel the life
Are we in the darkness
I'll follow you

Звук черного рояля сгущался, подобно дыму, заполонившему все пространство небольшого помещения музыкального кафе. Неторопливый, мягкий, минорный, - аккомпанирующий низкому и глубокому женскому голосу, - он дополнял интимную и уютную атмосферу полумрака. Плотно окутывая слушателей, подобно тому, как черная ткань элегантного платья певицы окутывала её красивую стройную фигуру, он создавал ощущение безопасности и лирическое настроение, подпитывающееся джазом и виски.
Время безумств и безудержного веселья подошло к концу. Шел 1930-й год.
Для Нью-Йорка наступила совсем другая ночь. Огни его все еще весело мерцали в сгустившейся тьме, но паркеты уже не скрипели от танцев неугасающих вечеринок. Закат уже постучал в распахнутые окна, из которых еще вчера лился будто нестихающий задор саксофона.
Казалось, даже фонари теперь светили осторожней, а возмущенные жители больше не жаловались на шум неугомонных соседей.
Та ночь обещала быть очень длинной.
- What if I go? What if you stay? I love you... - звучал тихий, томный голос певицы, в которой читатель вряд ли узнал бы ту самую Молли, какой она была прежде, - but if you try, you can be free, I know...
Губы, что когда-то так часто растягивались в широкой и радостной улыбке, теперь плавно раскрывались в такт музыке, даря слушателям задумчивую, глубокую песню. Темные, накрашенные глаза, что когда-то блестели счастьем и задором, теперь смотрели пристально, изучающе; блеск же стал совсем другим - он казался лихорадочным. Фигура, что когда-то казалась чуть ли не мальчишеской, теперь приобрела плавные, женские формы — не в последнюю очередь благодаря длинному, с глубоким вырезом, атласному платью, расшитому искусственными камнями. Молли выглядела роскошно, и это было весьма иронично — теперь, когда страну настиг небывалый кризис, денег едва хватало, чтобы выжить. Добывать наряды для выступлений становилось всё трудней; зрителей же с каждым днем становилось все меньше.
Были среди них, впрочем, и постоянные. Некоторым Молли дарила со сцены улыбки и многозначительные взгляды, другим, бывало — разговор или даже вечер. Однако никто не удостаивался большего внимания, чем Дориан Берроуз. Присутствуя почти на всех выступлениях Молли Брукс, он, казалось, отнимал все её внимание. Зачастую она искала его взглядом и всегда как будто обращалась к нему своими песнями; он же, в свою очередь, всегда с особым интересом следил за её номерами, и не важно, с кем в тот момент ему приходилось делить свой вечер.
Бытовало мнение, что Брукс является любовницей Одноглазого Купидона (как стали называть Берроуза после того, как в результате аварии он лишился глаза); это было не совсем верно: у Берроуза была масса любовниц, - Брукс же являлась его подругой во всю силу этого слова.
- Как твоя нога? Я видел, ты переминалась сегодня.
- Пройдет.
Молли больше не могла танцевать. Перелом ноги, которым она отделалась после поездки на злосчастном дюзенберге, поставил крест на её любимом деле. Пожалуй, именно с тех пор её смех перестал быть настолько заразительным и беззаботным. Все, впрочем, усугубилось с приходом кризиса.
- Черт возьми, и эти можно отправлять на помойку! - воскликнула она, порывисто швырнув сценические туфли в дверь костюмерной.
В последнее время она была слишком вспыльчивой, и терпение Дориана часто не выдерживало подобных истерик. В такие моменты она либо кричала еще больше, либо бросалась ему на шею. И то, и другое, впрочем, вызывало у него раздражение.
Костюмерная Молли была заполнена многочисленными нарядами, шалями, шляпками, рядами обуви и другими атрибутами, необходимыми певице для выступления. Петь Молли решила внезапно. И Дориан помог ей устроиться в небольшое ночное кафе.
Это было несравнимо с её былыми танцевальными номерами. Это, однако, было ей необходимо.
Ведь Молли больше не была бесноватой девочкой, способной лишь веселиться и наслаждаться каждым прожитым днем. Вплотную приблизившись к миру Берроуза, ставшего  центром её вселенной, она узнала много того, что изменило её мировоззрение. Ради Берроуза она готова была измениться и сама. Потерять его любовь было для неё равносильно смерти. Любой недостаток, несовершенство — всё это пугало её невыносимо. Дориан знал, что она страдает.
Особенно это было ощутимо, когда она узнала, что останется хромой на всю жизнь. Она и слова ему не сказала об этом, не упрекнула ни намеком, ни наглым заявлением — она всегда избегала этой темы и всегда делала вид, что танцы её никогда больше не взволнуют; ведь это, в сущности, такое ребяческое занятие. Разве может подруга гангстера быть танцовщицей?
Поэтому она пела. И делала это недурно.
Она пела для него.
Он, впрочем, слышал, как ночью она тихо плакала в подушку. И жалость, которую он испытывал в тот момент, на следующий день превращалась в затаенную злобу. Ведь он давал ей все, что она хочет — что делает её несчастной? Почему?
С каждым разом ответ ускользал от него все быстрей. Когда-то он и вовсе перестанет об этом думать.
- Ты готова?
Дориан закончил с томми-ганом, который до этого методично осматривал и проверял. Молли, проглотив таблетки, небрежно схватила пистолет и спрятала его в дамскую сумочку. 

Конверт

Есть вещи, которые мы отчаянно не желаем замечать, даже если они маячат прямо перед носом. До того момента, пока кто-то не открывает нам глаза. Кажется, что тогда все становится ясным до предела.
Таким заблуждением легко воспользоваться, чтобы отвести чей-нибудь взгляд от более серьезной проблемы.

Война между Джо Массерия и Сальваторе Маранцано становилась все более кровавой. Вооруженные нападения, заказные убийства, пальба из засады — все это имело место быть, и целые группы сторонников и противников исчезали в одно мгновение; всё ради установления контроля над мафией Нью-Йорка.
Любое подозрение в предательстве или причастности к враждующей семье ставило под угрозу твое существование. А предательство и смена сторон было делом типичным. Вчерашний союзник мог пустить тебе пулю в лоб уже на следующий день.
Это было сложное время.
«...Не забывай, кому ты обязан всем, что имеешь. Не ставь под угрозу собственную жизнь.».
Берроуз закурил, и руки его дрожали. Он осторожно сложил письмо в конверт и сжег его как-то бессознательно, машинально. Из головы его не выходили строчки послания.
«...была замечена с Джо Адонисом», «...передает информацию», «...должен устранить».
Ему было дурно.
Он перечитал письмо не менее семи раз, чтобы быть уверенным, что он все верно понял. Но даже после этого он не мог поверить в прочитанное. Разве может эта чушь быть правдой?
Разве может Магаддино врать?
Молли, встречающаяся с членом враждующей семьи — это было за гранью его понимания. Если бы какое-то шокированное отупение не завладело им в те несколько мгновений, его бы охватил ужас. Как может она быть такой дурой? И главное — зачем!
Дориан грузно опустился в кресло. Напряженные нервы отдавались головной болью. Он попытался вспомнить, как вела себя Молли последние несколько месяцев. Кажется, ничего необычного он не заметил. Или же..?
Нет, это совершенно немыслимо. Зачем ей связываться с кем-то столь отвратительным! Репутация Адониса была более чем определенной. Он судорожно сжал кулак. Уж не ему было осуждать чью-либо репутацию. Возможно, они с Адонисом в этом даже слишком похожи.
И все же что её подвигло на это? Как долго это продолжалось, и что она успела разболтать?
Как спасти её, если семья настаивает на её смерти?
Берроуз знал ответ. Отправить её в Чикаго, снабдив достаточным количеством денег, помочь сбежать... Но что дальше? После этого он, конечно, не жилец. Если он отправится вместе с ней, их настигнут еще быстрее. Но если он погибнет, что станет с ней? Кто будет опекать её?
«А кто теперь её опекает, пока ты сидишь и думаешь, как бы спасти её милую задницу, которой, возможно, уже нашли применение?».
Что-то будто попыталось задушить его в тот момент. Он сделал тяжелый вдох, стараясь привести спутавшиеся, мрачные мысли в порядок. Он метнул лихорадочный взгляд на пистолет. Все это не могло быть ложью, но, прежде чем что-то делать, он должен во всем разобраться сам.
_______________________________________

Указанные в послании время и место оказались правдивыми. Он увидел её издалека. Такси подъехало без десяти одиннадцать.
Выглянув из-за угла, он стал смотреть.
Нет сомнений в том, что это была не первая встреча. Молли, что зачастую старалась ходить помедленней, чтобы её хромота была как можно менее заметной, сейчас шагала быстро и почти уверенно, торопясь запрыгнуть в автомобиль. Их в эту пору на Уолл-Стрит было немного — некогда сердце финансового квартала, теперь улица представляла собой место краха, потери, обвала, ознаменовавшего приход голода, нищеты, смертей.
Прохожие здесь тоже были немногочисленны. Неужели именно по этой причине была выбрана именно Уолл-Стрит? Впрочем, Адонис, похоже, и не считал необходимым слишком уж прятаться ради того, чтобы потрахать низкосортную певичку и по возможности выудить из неё какую-нибудь полезную информацию.
Она прямиком направилась к определенному автомобилю  — Дориан с болью увидел, как она скрылась в черном «Cadillac». Здесь не могло быть ошибки — такой мог себе позволить только мафиози.
Все было правдой.
Берроуз устало оперся о грязную каменную стену и на несколько мгновений закрыл глаза. На сей раз не было времени и возможности колебаться. Если еще несколько дней назад все казалось слишком путанным и сложным, теперь гнев, ненависть и разочарование, казалось, все расставили на свои места. Не было больше ни сомнений, ни надежд. Молли, оказавшаяся продажной тварью, могла быть только худшей из женщин, которых он повстречал.
«Но кто её такой сделал?» - пронеслось в его голове. Тогда, много лет назад, когда ему вздумалось заполучить эту порхающую птицу, когда он страстно захотел целиком и полностью владеть ею — о чем он думал? Неужели он не понимал, как сильно её может изменить его образ жизни?
Он меняет всех. Особенно — чистых и счастливых женщин. И порой, когда былое счастье вернуть не удается, мы ищем его в поступках дурных, безрассудных, гадких. Это хорошо известно каждому из нас.
Это, впрочем, нисколько не волновало семью. Так или иначе, Молли убьют.
Он достал пистолет и снова выглянул из-за угла. «Кадиллак» стоял на месте. Прошло еще около трех минут, прежде чем снова открылась его задняя дверца. Как только Молли вышла из автомобиля, тот поспешил отъехать. Её темная фигура мрачно высилась в свете фонаря. Дориан не видел её лица, но она, кажется, еще некоторое время провожала взглядом отъехавший «Кадиллак».
Берроуз резко вышел на свет. Он поднял пистолет, и рука его, никогда не смевшая дрожать, теперь была словно чужой. Вся уверенность, которая еще пару минут назад владела им, делая хладнокровным, улетучилась в один миг — стоило только взглянуть на её хрупкую растерянность. Молли, конечно, сразу его узнала.
Она не попыталась ничего сказать. То ли от страха, то ли потому, что знала — это бесполезно. Её умные темные глаза как будто утверждали «я всё поняла». Разумеется, она не могла быть уверенной, что её действия останутся незамеченными. Она должна была знать, что в итоге всё раскроется.
У Берроуза не было выбора. Как бы он ни пытался себя убедить в обратном — никакого шанса спасти её быть не могло.
И все же он не способен был нажать на спусковой крючок.
Что-то блеснуло в её тонкой руке, обтянутой длинной черной перчаткой. Дориан не успел бы изумиться — она не могла ему это позволить. Тогда бы он выстрелил это машинально.
Но он ничего не успел. Последнее, что запечатлит его память, это разрезавший пустынную улицу грохот выстрела. Молли, не смевшая рыдать, плавно пошатнется и непроизвольно выпустит из рук дрожащий пистолет. Только тогда слезы хлынут из её глаз и она убежит, испугавшись эха полицейской сирены.

Послесловие

30-е годы оказались сложным испытанием. После прошедшего разгульного десятилетия, подарившего многим иллюзию бесконечного богатства, радости и процветания, наступивший кризис оказался тяжелым ударом, сломившим множество личностей, изменивший множество судеб. А развившийся на почве этого нью-йоркский мафиозный конфликт только усугубил напряжение, царившие в начале «великой депрессии». Такие люди, как Дориан и Молли, - люди неплохие, но ставшие жертвой обстоятельств, были обречены если не на смерть, то на тюремное заключение. Дориан — это человек, когда-то опьяневший от неожиданного богатства, изможденный изобилием, разбалованный удачей, и убитый в результате беспечности, ненасытной жажды. Молли — это жертва идеологии вседозволенности и безрассудства, не сумевшая стойко перенести изменения, спровоцированные не только  преступной жизнью, но и кризисные, ставшие решающими в переломе её личности. Закрывшись в себе и страдая глубочайшим нервным расстройством, она в конце концов оказывается совершенно сломленной после новости о заключении и предстоящей казни её брата. Боязнь потерять остатки любви Дориана заставляет её не просто умолчать о случившемся, но и обратиться за помощью к человеку, известному своей властью над чиновниками. Именно это и послужило причиной её связи с Джо Адоносом, с которым после убийства Берроуза она порывает всякие контакты.
В дальнейшем Молли Брукс сбежит в Канаду, где погибнет от пневмонии в полной нищете.